Андрей Балабуха - Человек человеку — кот
Да, не более четверти часа. За это время, раскалённое и массивное тело такого объёма вряд ли могло совершенно остыть. И сейчас, находясь в трёх шагах от пришельца из неведомых краёв, несомненно, можно было бы ощутить исходящее от него тепло.
Освободив правую руку от заботы о коте, Птич нерешительно протянул её по направлению к телу — вперёд и вниз — чтобы всё-таки ощутить изменение температуры, если оно, конечно, существовало.
И Птич действительно ощутил его. Но не тепло. Напротив, от лежащего предмета исходила скорее прохлада. Оно явно было холоднее окружающего воздуха.
Это никак не соответствовало…
До конца сформулировать возникшее сомнение Птич просто не успел. Потому что именно в это мгновение кот Кузя ухитрился всё-таки выскользнуть из хозяйских объятий. Но вместо того, чтобы мчаться домой, смело приблизился к лежавшему в шаге перед ними предмету. И, что было уж вовсе неожиданно, вдруг замурлыкал, как если бы его приласкали.
Зенон Птич невольно протянул руку, чтобы удержать Кузю от опасных демаршей. Предмет же, как бы откликнувшись на движение руки (которое можно было счесть и приветствием, а также предложением приблизиться) вдруг всплыл в воздухе и ткнулся в обращённую к земле ладонь. И как бы прилип к ней. Причём Птич не ощутил никакого давления на руку: шар, снабжённый множеством коротких, но не острых рожек (а теперь уже стало понятно, что тело обладало именно такой формой) не тянул руку к земле, но и не пытался приподнять её; он как бы уравновесился в окружающей его среде.
Первым движением Птича было — резко тряхнув кистью, освободиться от непрошеного и даже нахального гостя. Движение это было вызвано в первую очередь тем, что шар оказался действительно холодным, как бы ледяным, и прикосновение его было столь же болезненно, как если бы то был ожог.
Рука дёрнулась свободно, не ощущая никакого дополнительного сопротивления воздуха. Однако, шар по-прежнему остался на ладони — а вернее, под нею — никак не отозвавшись на попытку стряхнуть его. Если не считать ещё нескольких звоночков, прозвучавших, казалось, более резко, как бы сердито, чем те, что раздавались до сих пор; и одновременно несколько искорок как бы оторвались от шара, и хотя тут же погасли, искорки эти, как показалось Зенону, несли в себе некую угрозу.
Теперь Птич испугался уже по-настоящему.
Он подумал, что напавший на него предмет — или организм, чего доброго — мог оказаться даже не разновидностью шаровой молнии (как промелькнуло было в голове), но хищником неизвестной природы — вампиром, кровососом своего рода, который, приклеившись к человеку, начнёт выкачивать из него что-нибудь: кровь, например, лимфу или просто жизненную энергию. И уже утром первый же прохожий обнаружит здесь сморщенные остатки того, что пока ещё являлось живым человеком; быть может, то будет кожа, обтягивающая скелет, или, вернее, свободно болтающаяся на нём, а возможно — и этого не сохранится: хищник растворит его без остатка, а бедный кот Кузя…
Странно, однако же: Кузя всё это время продолжал спокойно стоять рядом. Словно бы ничего и не произошло. Во всяком случае, ничего страшного. Иными словами, кошачий инстинкт не предупреждал о какой бы там ни было опасности. Наоборот: Кузя даже начал мурлыкать ещё громче и выразительнее. Уж не нашли ли они какой-нибудь новый кошачий корм? От рекламщиков можно ожидать самых хитрых ходов.
Эти соображения неожиданно успокоили Птича. Настолько, что он даже ощутил, наконец, что вспотел с головы до ног, и вернее всего причиной такого выпота был обыкновенный страх.
Собственно, в этом не было ничего ни удивительного, ни постыдного. Тем более, что никто не был свидетелем происшествия.
Итак, если верить коту — а Зенон верил ему куда больше, чем любому человеку, — никакой опасности в контакте с пришельцем не должно было быть.
Однако, если не опасность, то уж неудобство оставалось. И довольно значительное. Потому что — не ходить же всё время неизвестно с чем, прочно приклеившемся к ладони.
Тем более, что не только ладонь, но и вся правая рука Птича тем временем — он явственно ощутил это — не только не стала просыхать от пота, как всё остальное тело, но напротив — ощущение влажности её усиливалось. Вот уже и рукав начал намокать…
Э, да он просто-напросто тает! Это кусок льда, и ничего более!
А если так, то и всё происшедшее сразу же теряет таинственную окраску и переходит в ряд естественных, можно даже сказать — повседневных событий.
И в самом деле. Достаточно представить, что в вечерний час над этими местами продвигалась туча. Грозовая, чреватая градом. И как раз тут она разродилась; просто градины оказались небывало большими, просто-таки громадными, зато редкими. Одна шлёпнулась сюда, а другая — где-нибудь в сотне метров оттуда. Таким образом получают своё объяснение и грохот, и свет…
Ну, а невесомость этой градины? И её способность, приклеившись, накрепко удерживаться на руке — хотя именно в месте соприкосновения она должна была бы таять самым активным образом?
Ну, чтобы разбираться в этом, надо быть специалистом по погоде, осадкам и прочему. Метеорологом, физиком-атмосферником. Такой специалист, конечно же, сразу объяснил бы все происходящее.
Это простое и логичное рассуждение почти совершенно успокоило Птича. И он снова попытался избавиться от льдины, тряхнув рукой резко и сильно.
И столь же безуспешно, как и раньше. Но сейчас это уже не казалось страшным. Лёд не представлял собой никакой загадки.
И сейчас место страха в сознании Птича начало занимать разочарование.
Дело в том, что он, невзирая на все опасения, успел сразу же очень рельефно представить, как он завтра же отыскивает заинтересованных людей — учёных или коллекционеров, допустим, — которые сразу же захотят, разумеется, приобрести в собственность столь редкое явление природы, как метеорит натуральный, в хорошей сохранности, с приложением плана местности и точного определения по времени, а также с подробным описанием всех сопутствовавших обстоятельств. Птич назначает стартовую цену. Происходит нечто вроде торгов. Неофициальных, разумеется; делиться своим везением с казной Зенон никак не собирался. И всю полученную (немалую, надо полагать) сумму он…
А вот теперь эта мгновенная радужная надежда поблекла, размылась и, по сути, уже исчезла. Потому что кто станет платить хотя бы и копейки за кусок льда, который к тому же, во-первых, не имеет никакого космического происхождения, а во-вторых, того и гляди, весь до последней крошки превратится в обыкновенную водичку и невозвратимо утечёт сквозь те самые пальцы, к которым пока ещё так крепко липнет?
Всё это недвусмысленно говорило о том, что нужно как можно скорее возвращаться домой, а уж там действовать по обстановке: если удастся как-то отцепить льдину от пальцев — сунуть её в морозилку, пусть живет там, пока не выяснится окончательно, пригодна она на что-нибудь, или нет. Если же отцепить не удастся, то придётся подогревать её на небольшом огоньке, чтобы стаяла побыстрее, воду же собрать в миску или кастрюльку и тоже поместить в морозильник, чтобы она снова превратилась в лёд. Потому что кто знает: может быть, наука и в простой водичке сможет разыскать что-нибудь, для себя полезное? И сочтёт возможным как-то поощрить человека, относящегося к ней с великим уважением?
Хотя — отлично понимал Птич — насчёт поощрения маловероятно: наука — не бизнес, лишних денег у неё нет, да и не лишних — тоже. Но хоть медальку какую-нибудь они смогут дать? Мелочь, конечно, но приятно было бы.
В таких вот размышлениях Птич осторожно нагнулся, деликатно ссадил кота Кузьму на землю и сказал ему:
— Давай, чеши домой своим ходом. Докажи, что ты чеширский.
Кот, однако, предоставленной свободой воспользовался весьма ограниченно: он не заторопился в тепло и уют, но пошёл рядом с хозяином, как привязанный, и не сводил своих желтых глаз с чужеродного предмета, с которого медленно сбегали крупные капли, почему-то испарявшиеся, даже не успев долететь до земли. И каждое падение капли сопровождалось звоном колокольчика. Нет, что-то необычное в этом событии всё же наверняка было.
5О Господи, как приятно оказалось, возвратившись в свой дом, милый дом, увидеть, что в нём не произошло никаких неприятных изменений, ничего не исчезло и не возникло неизвестно откуда, всякая вещь лежит, стоит или висит там, где ей и положено, так что можно с великим облегчением перевести дыхание.
А заодно и, включив свет, внимательно разглядеть то непонятное, что до сих пор так и не удосужилось освободить от своего присутствия руку Птича, слегка уже онемевшую.
Впрочем, предмет-прилипала вроде бы не был уже столь холодным, хотя капли продолжали, позванивая, скатываться с него и испаряться где-то на полпути к полу, не оставляя таким образом никаких следов. Это подавало надежду на то, что руку удастся высвободить за считанные минуты.
